Самый лучший день

Дядя, спроси ты меня в тот день: “Как дела, Сулим?”, я бы ответил:
- Это самый лучший день в моей жизни. Я иду спать.

И нарекнул бы я его таким вовсе не из-за разваливавшегося кресла, на котором с трудом засыпал после бесконечных ночных зубрежек. И даже не из-за прекрасной погоды, которым Грозный порадовал меня - нет, жара стояла такая, будто город омывается пустынями со всех сторон. И, конечно, не состоял я тогда и в обществе мертвых поэтов, чтобы радоваться каждому дню, как последнему.

В тот день я сдал экзамен по фармакологии. Точнее, пересдал с четвертого раза. Все мои однокурсники уже два месяца отдыхали дома под кондиционерами, пока я погряз в трясине книг, конспектов и, чего греха таить, ощущения своей никчемности. И в этой трясине я снова и снова ковырялся в одних и тех же мыслях: “Может не мое это было с самого начала - зубрить страшные формулы и названия, состоящие из десятка слов? Может, мне судьбой было предопределено совсем другое? Например, скажем, машины чинить? А может, картины рисовать, как Ван Гог? Или лезгинку танцевать, а?“

Ха-ха, вспомнил кое-что. Прости, что так несвязно делюсь мыслями. Я давно еще заметил, что мне трудно дается концентрироваться - память как у рыбки. Это от недосыпа и усталости, наверное.

Так вот, я же в юности своей еще увлекался письмом. В общем, однажды, когда отец рано утром разбудил меня, я сказал ему, что я - личность творческая, и пишу ночью. И сказал, чтобы он давал мне спать по утрам хотя бы немного. Дурак - сам дьявол удивился бы такой смелой тупости. Знаешь, что он мне ответил?
- Вот завтра достроим сарай, а потом ты до вечера докопаешь весь огород в одного. Вот тогда и посмотрим насколько ты Чехов по ночам. Быстро спать пошел, ноздря ты эдакая.
Смешная история? Сейчас, сидя и строча эти строки, я смеюсь. Хоть тогда мне и захотелось провалиться под землю.

И, да, ответов на те вопросы в мыслях у меня тогда не нашлось. Сил не хватало ничего знать и ничего хотеть. А сегодня сил осталось ровно на одно дело - хорошо и спокойно выспаться. Что я и сделал, вернувшись домой после обеда.

И, знаешь, я проспал целый день, и даже больше. Такое со мной впервые. Когда я проснулся, на улице уже темнело и моросило так слабо, будто Грозный еще не заслужил настоящего дождя. Я же чувствовал себя восхитительно. На душе стояла легкая тоска от погоды - прямо мечта поэта и девиц, мечтающих о поэте.

И все еще будучи ночным Чеховым, я подумал: “А не воспользоваться ли возможностью и прогуляться по лучшему Грозному в году - осеннему?”. На циферблате часов было 19:94. Надо было другие купить - но я давно к ним привык. Они напоминали мне, что не всегда все бывает на своих местах - ни справедливость, ни человек, ни время. И что иногда необходимо стоять на своем, как бы мир не пытался тебя переделать под себя. Даже если это не всегда удается.

Я накинул пальто, засунул потрепанную “Уолден” Генри Торо в кармашек, и пошел в сторону своей любимой скамейки в сквере Маяковского. По дороге я зашел в кофейню, чтобы погреться, выпив немного горячего кофе.

Сидя в уютной кафешке, где глаза обволакивал желтоватый свет ретроламп, читалось легко. Нет, не читалось - я как будто беседовал с Торо о его безрассудности и сумасшествии. Он же с терпением настоящего мудреца отвечал мне теплотой. Но кто-то начал перебивать меня, и это не был голос Генри - голос друга я узнаю из тысячи. Нет, это был детский голос за соседним столиком. Наконец, я уловил его.

- Дáда, а у меня будет такая же серая борода, когда я вырасту? - спросил он.
- Нет, тебе бороду нельзя. Смотри, как ты весь торт себе по лицу размазал - ответил томный голос старика.
- Вот и хорошо - сказал детский голос.
- Это почему же? - с удивлением и смешком в голосе спросил голос старика.
- Мне Марьям сказала.
- Что сказала? И кто такая Марьям?
- В садике которая была.
- Так ты же уже в школе, Мовсар.
- Но я же был в садике, и Марьям так сказала.
- Та-ак. И что она сказала?
- Что ей не нравится борода.

Я издал смешок через ноздри, чтобы не рассмеяться. И, оставив свой диалог с другом, повернулся направо, чтобы рассмотреть эту пару.
Мальчик был кучерявый, с черными, как смола, волосами. У старика же была аккуратно ухоженная серая борода, и приятная старческая улыбка. И взгляд мой остановился именно на нем. Было в нем что-то знакомое. Карие глаза, большой нос и те же непослушные и выдающиеся волосы, как у мальчика, но под феской.

Послушав немного их диалог и не в силах понять, почему мне этот старик кажется знакомым, я вышел на улицу. Сквер был недалеко. Я надел наушники, включил классическую музыку, на которую меня подсадил друг, и неспешно зашагал по проспекту. По пути я вспомнил диалог про бороду и на этот раз посмеялся так, что все лицо озарилось улыбкой.
И этот смех, возможно, самый искренний за последние несколько месяцев, стал свечой, который дал искру в моем мозгу.

Я понял - этот старик был похож на тебя, дядя! Такие же карие глаза, тот же нос и те же курчавые волосы! Только ты тогда еще не носил бороды! Ты был еще совсем молодым!
До скамейки я не дошел. Повернув обратно, я рванулся бежать домой со всех ног, чтобы люди не увидели моих слез.

Я вспомнил тебя. Тебя, которого помнил только по старым семейным фотографиям в альбоме дедушки. Вспомнил то, что, возможно, не следовало даже вспоминать. Вспомнил то, что до этого никогда не вспоминал.

Мне тогда было примерно столько же лет, как тому мальчику с кофейни. Не успел я прийти со школы и закинуть рюкзак далеко за кровать, как ты зашел ко мне в комнату. Ты спросил сколько двоек я принес, и дал мне 3 рубля за каждую из них. Никогда я не радовался двойкам, как в тот день. Потом ты повел меня на кухню, налил мне чай и болтал, как с равным тебе - такому высокому, красивому и сильному. Ты спрашивал у меня про девчонок с ехидной улыбкой на лице. Спрашивал про друзей. Спрашивал про все на свете. Потом ты стал давать мне советы, которые я даже не слушал. Говорил вести себя хорошо и слушаться родителей. И перед тем, как уйти, сказал: “И не грусти никогда”.

Знай я, что ты уходишь, чтобы больше не возвращаться, я бы загрустил навсегда. Возможно, ты и знал это. Но я не знал. Не знал, что ты оставишь после себя только фотографии и воспоминания старших. И мне порой хочется от этого грустить так, как город Грозный в 1994. Загрустить, чтобы хоть как-то разделить судьбу таких же тысяч, как и ты.

Но я не грущу. В самый лучший день в жизни я вспомнил тебя. А в такой день не грустят, дядя.